После своего расцвета в 16 веке Университет немного пришел в упадок — да и у всей Испании настали не самые благословенные времена. Сильно пострадал город и при нашествии Наполеона в 1812 году. Воевали англичане с французами, но погибло и очень много местных жителей одновременно — при взрыве.
А в конце 30-х годов уже 20 века Саламанка стала практически новой столицей Испании. Все дело в том, что в период кровавой Гражданской войны город был резиденцией генерала Франко. Сейчас там самый большой государственный архив Гражданской войны.
Собственно говоря, Саламанка, как город консервативный, поддерживал Генералиссимуса на протяжении всего его длительного правления, но поддерживал все же не весь. И сейчас самое время вспомнить и отдать должное знаменитому философу 20 века и одновременно ректору Университета в Саламанке.
Точнее — трижды назначенному ректору, трижды уволенному ректору и почетному пожизненному ректору Университета Саламанки, писателю, поэту, публицисту, философу и гражданину.
Те, у кого старшие родственники выписывали в СССР «Библиотеку всемирной литературы», это имя могут помнить — Мигель де Унамуно:
«Мне говорят, что я пришел в этот мир ради осуществления какой-то социальной цели; но я-то чувствую, что я, точно так же как и каждый из моих собратьев, пришел, чтобы осуществить самого себя, чтобы прожить свою жизнь».
Унамуно был баском, родился в Бильбао 29 сентября 1864 года. Это важно, потому что в Стране Басков всегда существовали сепаратистские настроения, вплоть до кровавых террористических атак конца 20 века (организация ЭТА).
Унамуно полемизировал с сепаратистами, подобные идеи были ему чужды, при этом он прекрасно знал и писал на баскском языке (язык неизвестного происхождения, возможно, относящийся к сино-кавказским языкам, а может быть, и нет, но несколько десятилетий Эускера является официальным языком Страны Басков).
Диссертация Унамуно называлась «О проблемах происхождения и предыстории басков».
Семья была большой, воспитание католическим. Свое главное образование Унамуно получает уже в Мадридском университете, где увлекается социалистическими идеями. В дальнейшем он отошел и от этих идей.
«О если бы социализм видел, кроме экономического, и что-то другое».
Унамуно возвращается на свою малую родину, преподает латынь, пишет первые очерки. Он женится на девушке из Герники — той самой баскской Герники, которую позже полностью разбомбят германские самолеты Люфтваффе, а Пикассо напишет свою знаменитую картину. У пары родится 8 детей.
После путешествия по Европе семья переезжает в Саламанку, Унамуно получает там кафедру древнегреческого языка, а впоследствии становится ректором Университета.
В работах, которые написаны в это время («О современном маразме Испании», «Об исконности», «Кризис патриотизма»), Унамуно заявляет свою позицию — «против этих и тех». Тогда же написан первый роман — «Мир в войне».
Название не случайное — влияние Льва Толстого на творчество Мигеля де Унамуно прослеживается всю его жизнь.
«Истина — это то, во что верят от всего сердца и от всей души».
Унамуно резко выступает против диктатора Примо де Ривера. Его увольняют с должности ректора и отправляют в ссылку.«Сослан на Канары» — для жителей бывшего СССР звучит, конечно, предельно странно. Но — тем не менее — ссылка. Протест против высылки философа подписали Альберт Эйнштейн, Ромен Роллан, Томас Манн.
Потом — эмиграция во Францию, где родина всегда оставалась с ним:
- «Вы и под небом родиныживете, как в изгнанииВо мне — и под небом — родиной
- живет моя Испания»
Через несколько лет — возвращение, причем ждали его с нетерпением все стороны будущих кровавых событий. Унамуно стал депутатом, академиком, и снова — ректором в Университете Саламанки.
А в Испании уже — предчувствие гражданской войны. Над всей страной было отнюдь не безоблачное небо… При этом именно город Саламанка становится временной столицей Испании. Именно там заседает Генералиссимус Франко со своими генералами.
Первое время Унамуно поддерживает Франко. К тому же республиканцы увольняют мыслителя с должности ректора, а восстанавливает его именно будущий диктатор. Но Мигель де Унамуно снова восстает против новой диктатуры.
Дальнейшее хорошо известно. На торжественном собрании 11 октября 1936 г., состоявшемся в университете по случаю годовщины открытия Америки, Унамуно схлестнулся с одним из франкистских генералов. Тот произнес: «Если культура против нас, мы будем бороться против культуры. Долой интеллигенцию! Да здравствует смерть!»
«Порой молчать означает лгать. Ибо молчание можно понять как соучастие… Здесь храм разума. И я его верховный жрец. Это вы оскорбляете его священные пределы.
Вы можете победить, потому что у вас в достатке грубой силы. Но вы никогда не убедите. Потому что для этого надо уметь убеждать. Для этого понадобится то, чего вам не хватает в борьбе — разума и справедливости.
Как пишут, после этой речи домой — в Ректорский дом — пожилого философа провожала жена самого Каудильо Франко. Но с поста ректора он был опять тут же смещен. И из своего дома уже не выходил, то ли находясь под домашним арестом, то ли став добровольным узником. Через пару месяцев он умер.
Таким непокорным человеком был знаменитый философ и писатель, ректор Университета в Саламанке Мигель де Унамуно. Свой собственный Дон Кихот.
«Я полагаю, что стоило бы попробовать предпринять священный крестовый поход для освобождения Гроба Дон Кихота из-под власти бакалавров, священников, цирюльников, герцогов и каноников… дабы отвоевать Гроб Рыцаря Безумств у завладевших им вассалов Благоразумия».
Стоит его Дом-музей, высятся памятники, переиздаются книги. Правда, книги «О трагическом чувстве жизни» и «Агония христианства» внесены в папский индекс запрещенных книг, но они все равно переиздаются и переведены на все языки. Глубокий философ, яркий и независимый человек — достойная жизнь и деятельность одного из самых знаменитых ректоров Саламанкского Университета.
«Мученики создали больше веры, чем вера создала мучеников». (Мигель де Унамуно)
Галя Константинова, личный архив
Безусловно, в Саламанке и кроме Университета есть что посмотреть. Чего только стоит готический «ракушечный дом» 15 века или церковь святого Киприана, в пещере под которой «проповедовал сам Дьявол»! Но об этом как-нибудь в другой раз. И конечно же, в Саламанке есть своя собственная кухня, связанная с историей города. Вот к кухне и вернемся.
Источник: https://ShkolaZhizni.ru/biographies/articles/78006/
УНАМУНО-И-ХУГО, МИГЕЛЬ ДЕ
В десятилетнем возрасте стал свидетелем осады Бильбао карлистами, впоследствии описал свои впечатления в первом романе Мир во время войны (Paz en la Guerra, 1897).
В 1884 окончил факультет философии и гуманитарных наук Мадридского университета; с 1890 профессор греческого языка и литературы Саламанкского университета; с 1901 его ректор.
За антимонархические выступления в 1914 был отстранен от своей должности, а в 1924 выслан на Канарские острова, откуда отправился в добровольное изгнание во Францию. На родину вернулся в 1930, был депутатом кортесов (1931–1932). Поддержав в первые недели фашистский мятеж, впоследствии выступил с его осуждением. Был уволен с государственной службы и фактически помещен под домашний арест. Умер Унамуно в Саламанке 31 декабря 1936.
Литературные и философские произведения Унамуно, как и его политическая деятельность, характеризовались неприятием внешних обязательств. Он не состоял ни в каких политических партиях, писал во всех жанрах, но не отдал предпочтения ни одному из них.
В каждом отдельном случае он стремился так перевоссоздать форму, чтобы она выразила его глубинное убеждение в том, что воля индивидуального человека и духовные борения, вызываемые его страстями, составляют конечный смысл его существования.
Так, Унамуно назвал один из своих романов Туман (Niebla, 1914), желая подчеркнуть ирреальность внешнего мира-«тумана» по сравнению со значимым миром, творимым волей главного героя.
Демонстрируя свою независимость от традиционных художественных классификаций, он изобрел бурлескный жанр «нивола» («nivola», от «novela» – роман).
В этом жанре написаны романы Авель Санчес (Abel Sánchez, 1917), с которым впоследствии печатался один из лучших его рассказов Святой Мануэль Добрый, мученик (San Manuel Bueno, mártir, 1933), Тетя Тула (La tía Tula, 1921) и Три назидательные новеллы и один пролог (Tres novelas ejemplares y un prуlogo, 1920). В упомянутом Прологе блистательно изложена теория романа Унамуно.
Не менее своеобразна лирическая поэзия Унамуно. Будучи поэзией действующей воли, она жаждет противостояния, собеседования. Ясность мысли, стремление убедить вытесняют созерцательность, обычную для лирики.
За первым томом Стихотворений (Poesías, 1907) последовали Четки из лирических сонетов (El Rosario de sonetos líricos, 1911), уже своим названием утверждающие философско-религиозное содержание поэзии Унамуно. Вероятно, лучшим образцом его лирики стала поэма Христос Веласкеса (El Cristo de Velásquez, 1920).
В 1953 был опубликован сборник из 1755 стихотворений Кансьонеро, поэтический дневник (Cancionero, diario poético), который он начал в изгнании в 1928 и продолжал вести до конца жизни.
Философия Унамуно была представлена вначале в книге По поводу традиционализма (En torno a casticismo, 1895), в которую вошли пять эссе об испанском национализме, и в сборнике Три эссе (Tres ensayos, 1900), а затем еще в целом ряде книг.
Первой из них стала Жизнь Дон Кихота и Санчо (Vida de Don Quijote y Sancho, 1905), в которой он попытался раскрыть в символике различных эпизодов великого романа подспудную философию испанской жизни («кихотизм»).
В 1913 Унамуно опубликовал, вероятно, самую значительную свою работу О трагическом чувстве жизни у людей и народов (Del sentimiento trágico de la vida en los hombres y en los pueblos).
Третья книга, в которой получили дальнейшее развитие идеи книги О трагическом чувстве жизни, – Агония христианства (La agonia del cristianismo, 1925), дает основание считать его провозвестником экзистенциализма.
Источник: https://www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/UNAMUNO-I-HUGO_MIGEL_DE.html
Западная философия от истоков до наших дней. Унамуно Мигель де
Мигель де Унамуно родился 29 сентября 1864 г. в Бильбао. После школы он поступил в университет, и через три года двадцатилетний юноша получил диплом доктора филологии (по специальности баскский язык). В 1891 г. его пригласили преподавать греческий язык в университет Саламанки, ректором которого он стал в 1901 г.
В этом же году он начал преподавать испанскую литературу и писать собственные сочинения. Из его произведений назовем «En torne al casticisme», («0 пуризме», 1902), «Жизнь Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу, объясненная и комментированная Мигелем де Унамуно» (1905), «Моя религия и другие очерки» (1910).
Тема крушения философского оптимизма заявлена в книге «О трагическом чувстве жизни у людей и народов» (1913). Кризис позитивистского и идеалистического рационализма и молчаливое отчаяние роднят Унамуно с Кьеркегором.
«Начало всей философии, — пишет он, — заключается в вопросе, значит ли что-нибудь определенное факт смерти каждого из нас. Трагическая история человеческой мысли есть не что иное, как борьба между разумом и жизнью».
Разум призывает смириться перед неминуемой смертью, а жизнь пытается вынудить разум удовлетворить собственные стремления.
В 1914 г. Унамуно лишили ректорства, сохранив, впрочем, за ним кафедру. Государственный переворот 1923 г. привел диктатора Примо де Риверу к власти. На конференции в Бильбао философ выступил с критикой как Альфонса XIII, так и диктатора. В феврале 1924 г.
Унамуно был арестован и доставлен на остров Фуэртевентура (Канары), откуда вскоре бежал во Францию. В Париже написана книга «Агония христианства». После падения Примо де Риверы Унамуно вернулся к преподаванию в Саламанку. В 1931 г. была провозглашена республика, он стал депутатом кортесов.
В год начала гражданской войны в Испании 31 декабря 1936 г. Унамуно умер. «Он всегда был в объятиях смерти, его вечной подруги-соперницы, — заметил как-то Ортега-и-Гассет. — Вся его жизнь, вся философия были… meditatio mortis (размышлением о смерти).
В наши дни повсюду заметно преобладание такого настроения, Унамуно можно назвать его предтечей».
Сущность Испании
Работа Унамуно «О пуризме» посвящена Испании. Автор критикует в ней тех писателей, которые, вздыхая о потере Кубы, говорили о «возрождении Испании», но это оставляло равнодушным сам испанский народ вследствие его «христианского здоровья».
Испания — не нарисованный образ, не журнальные истории и не фантазмы, а молчаливая жизнь миллионов людей, которые с восходом солнца обрабатывают землю, создавая основу жизни, поверх которой бегут волны истории. Унамуно интересует не идея Испании и не ее история.
Имеет значение только индивидуальная судьба человека, «единственно гуманная вещь из всего существующего», то, о чем даже не догадываются пишущие о «возрождении Испании».
Не интеллектуальные фантазии и не историографическая реконструкция занимают Унамуно, а народ, который работает, думает, страдает и поет. В его песнях — запах земли, это небо и это море. Народ жив традицией, испанская традиция вечна, ибо она скорее человеческая, чем испанская.
Какой смысл в попытках европеизировать или подчинить ее? Отсталый народ? Возможно. «Пусть бегут другие, — отвечает Унамуно, — рано или поздно выдохнутся и остановятся». Народ погряз в невежестве? Может быть, зато «народ знает много того, чем пренебрегают общественные лидеры».
«Незнание — божественная наука: оно скорее мудрость, чем наука».
Разве крестьянин из Тобозо не умирает более счастливым, чем рабочий Нью-Йорка? «Да будут прокляты достижения прогресса, заставляющие задыхаться людей от работы, от науки!» В работе «О пуризме» мы находим критику интеллектуалов, которые за экономическими и социологическими графиками не желают видеть человеческих страданий.
Против «власти джентльменов разума»
Не разум, а воля создает для нас мир, заявляет Унамуно в работе «Жизнь Дон Кихота и Санчо». В старый афоризм «Nihil volitum quin praecognitum» («Нельзя хотеть того, что не познано») следует внести поправку: «Nihil cognitum quin praevolitum» («Нельзя познать то, что не стало желанным»).
Более того, разум приходит после действия, интеллект следует за волей. «Именно жизнь есть критерий наших суждений об истине, а не логическая согласованность рассудка.
Если моя вера ведет меня к росту, жизненному творчеству, то кому и зачем нужны доказательства моей веры? Если математика служит убийствам, то, значит, она становится ложью.
Если вы после долгого пути почувствуете смертельную жажду и увидите чудо-мираж, то, что мы называем водой, то вы броситесь к ней и почувствуете себя рожденными заново, если вы утолите жажду. Мираж был истиной, а истина — водой. Истина — все то, что заставляет так или иначе действовать».
В качестве противоядия от чумы здравого смысла Унамуно предлагает «настоящее безумие», которого нам всем так не хватает. «Твоя вера будет твоим искусством, твоя вера будет твоей наукой». Именно поэтому гробницу рыцаря Безумия необходимо спасти от «власти джентльменов Разума».
Дон Кихот становится безумным только по причине зрелости духа. Это вечный пример «духовной щедрости». Итак, безумие героя противостоит ничтожеству здравого смысла, рыцарство — научному интеллектуализму и философскому рационализму.
Жизнь не приемлет формул
Человечество не существует реально, есть только конкретный человек. А жизнь конкретного человека не нуждается в оправдании. Все живое иррационально, читаем мы в книге «О трагическом чувстве жизни», в то время как все рациональное противожизненно. Жизнь не приемлет формул, конкретный человек нестабилен, ибо абсолютно индивидуален.
Он в принципе не выводим из той или иной теоретической дефиниции. «Я не подчиняюсь разуму, — заявляет Унамуно, — я восстаю против него». Что говорит наука о смысле жизни и о нашей жажде бессмертия? Ничего, именно поэтому жизнь и рациональная истина противоположны.
Понятия слишком тесны для того, чтобы выразить смысл жизни, они «трагичны» и «агонистичны» в точном смысле греческого термина (агон — спор). Жизнь, существование превосходит всякую попытку разума объяснить их. Если мыслители отдают себе отчет в том, что наш разум ограничен, то и тогда они находятся в непрерывной борьбе с самими собой, с требованиями собственного разума.
Настоящий интеллектуал тот, кто никогда не удовлетворен ни самим собой, ни другими. Понятие «трагического», таким образом, противостоит понятиям точности, достоверности и удобства
В свете таких предпосылок понятно недоверие Унамуно к философским системам, сводящим материю или идею к духу. Наша воля, аффекты, чувства и тревоги рождаются раньше рефлексии. Философские теории, пытающиеся обосновать поведение и чувственный ряд жизненных явлений, всегда опаздывают, ибо они апостериорны, судят вдогонку событиям.
В науке нет ничего такого, перед чем следует пасть на колени. Ее поддерживает вера в разум, рационально не обосновываемая, как и любая другая вера. Кроме того, наука существует только в сознании личности и благодаря ей. Философы и ученые, генерирующие и меняющие идеи, ведут непрекращающуюся войну между собой и будоражат умы людей.
Унамуно: «испанский Паскаль» и «брат Кьеркегора»
Унамуно не принимает и теологический рационализм томизма. Эта философия могла торжествовать только потому, что «вера, т.е. жизнь, уже потеряла уверенность в себе», писал он в сочинении «О трагическом чувстве жизни».
Бог существует не потому, что для этого есть рациональное основание, а благодаря живущей в нас неистребимой воле победить смерть. Ощущение смерти и нежелание покориться ей, расстаться с жизнью — в этом источник трагического чувства жизни. Это чувство заставляет человека вновь и вновь создавать «живого Бога».
Идея бессмертия, полагает Унамуно, поддерживает католицизм, несмотря на рационализм схоластики.
«Никто не сможет убедить меня разумными доводами ни в существовании Бога, ни в Его несуществовании» («Моя религия и другие очерки»). Доводы атеистов еще более поверхностны, чем теистов. Ответ агностика «не знаю» — еще глупее. Ясно, что «я никогда не узнаю, но хочу знать. Хочу, и все тут!»
Христианин в душе, Унамуно требовал уважения к имени Бога от каждого, кто его произносит. Бог — тот, кто обращается к сердцу, это Бог Авраама, Исаака, Иакова, а не Бог философов и теологов. В «Агонии христианства» Унамуно называет себя «испанским Паскалем», как несколькими годами раньше называл «брата», вся жизнь которого прошла во внутренней борьбе с отчаянием (Кьеркегора).
Жизнь и борьба (= агония) — вот что такое христианство. Не мысль, а вера, умирая, воскресает в неостановимом потоке внутренних тревог и надежд личности.
Значение философского творчества Унамуно
Благодаря Унамуно в центре философской рефлексии оказалось чувство времени и его разъедающая сила. В обществе, где доминировали буржуазный оптимизм и философская эйфория, время чаще трактовали в духе обогащения прошлого настоящим, уже беременным обещаниями грядущих побед. В Унамуно живет, как справедливо заметил Н.
Аббаньяно, чувство «неустранимой неопределенности жизни и веры, которые потому и неопределенны, что находятся в вечной борьбе, действием силящиеся утвердить и доказать себя». Проблема бессмертия до крайности обострила в иррационализме тенденцию к ожесточению.
Унамуно, напротив, в требовании и воле к бессмертию увидел яркую форму торжества жизни над смертью, а в иррациональном характере этой потребности и веры — осуждение разума. Благодаря Унамуно из забвения был вызволен Кьеркегор, Европе того времени почти неведомый.
Традиция, начатая Паскалем, Шлейермахером, Кьеркегором, вновь привлекла к себе внимание общества. Экзистенциализм укрепил свои позиции не без помощи датского мыслителя и его испанского последователя.
Источник: http://philosophy.niv.ru/doc/dictionary/western-philosophy/articles/341/unamuno-migel-de.htm
Читать
Наверняка найдется читатель, который скажет и, быть может, не без основания, что эта книга – плод печальных, прискорбных заблуждений автора.
Скорей всего пустая прихоть или же нетерпение, плохие советчики в любом деле, побудили его написать этот роман, – а может, и не роман, мы не берем на себя смелость отнести сей опус к тому или иному жанру. Никак не взять в толк, чего же автор хочет, и в этом корень большинства недостатков книги.
Начитавшись, должно быть, зловредных книг, возымел он сумасбродное, ни на чем не основанное желание стать оригиналом, эксцентричным человеком, говорить диковинные вещи, и что еще того хуже, изливать желчь, источать яд.
И в самом деле, с первой до последней строчки автор на что-то нападает, все время брюзжит.
Роман представляет собой бессмысленную мешанину из шутовских выходок, плоских острот и нелепых сентенций, и попадающиеся изредка тонкие замечания захлестываются этим потоком балагурства в духе консептизма.
По-видимому, автор, не решаясь говорить глупости от собственного имени, пользуется хитрым приемом: вкладывает их в уста потешных и глупых персонажей и вроде бы в шутку высказывает то, что думает всерьез.
Прием этот во многих отношениях предосудителен, хотя пользуются им многие.
Иным, наверное, покажется, что роман направлен не против несуразностей, какие влекут за собой не усвоенная до конца наука и не к месту приложенный педагогический пыл, а против науки вообще и педагогики в частности; тут надо заметить, что автор и не имел такого намерения – ведь он ученый и педагог, нам это известно, – и уж во всяком случае, не взял на себя труд убедить в этом читателей.
Автор словно бы страдает каким-то неуемным зудом, его все время подмывает не развлекать, а смущать читателя, но пуще всего – подшучивать над теми» кто шуток не понимает.
Нам трудно понять человека, который занимает определенное место в обществе, ведет себя серьезно, не делает и не говорит ничего, что выходило бы за рамки обычного и общепринятого, а меж тем испытывает болезненную неприязнь к солидным людям и немало досаждает тем, кто никогда не выходит из своей роли и всегда придерживается строгих правил поведения. Автор часто утверждает, что всякий солидный человек по нутру своему набитый дурак, и тут он не прав.
Эта манера относить пороки человеческие в большей мере на счет глупости, нежели испорченности, обнаруживает черту автора, которую ему надо бы изжить. Насколько мы знаем, он с достаточным усердием читает Евангелия, так как же могло случиться, что он не задумался над стихом двадцать вторым главы пятой Евангелия от Матфея?
Но, как мы уже говорили, самый серьезный изъян, который свойствен этому произведению, заключается в невозможности составить себе четкое представление о том, что же хочет сказать автор, ибо мы не можем поверить, будто бы он вознамерился всего-навсего одних посмешить, других – озадачить.
Достойны всяческого осуждения неприятие автором завета мудрого евангелиста и смехотворное тщание представить дело так, будто сей завет тут ни при чем. Опять-таки трудно.
уразуметь, чем не угодил автору святой Матфей, как трудно понять, почему сеньор Унамуно, сочинив уже немало книг и будучи профессором греческой литературы, не написал об этой самой литературе ни единой строчки.
Может, он плохо с ней знаком и боится обнародовать свою слабость в том, в чем по званию должен быть корифеем? Этого мы не знаем.
Есть у автора еще одна весьма прискорбная черта – нелюбовь к испанской литературе. Он настолько плохо ее знает, изучает ее настолько предвзято (если вообще изучает), что на каждом шагу, твердит, будто бы испанская литература – воплощение вульгарности, неуклюжести стиля и насквозь проникнута духом самого что ни па есть отупляющего здравого смысла.
Наряду с неприязнью к испанской литературе он проявляет не меньшую неприязнь и к французской литературе, а когда дух той и другой сливаются, возникает, дескать, фигура вроде Moратина. Когда наш автор говорит о Моратине [1]– я сам слышал это не раз, – он закусывает удила и теряет всякое чувство меры. «Моратин – это море тривиальности и пустословия, – говорит он.
– Его произведения – верх безвкусицы; у него нет ни чувства, ни воображения, на ума; он пресен, не придумал ни одной свежей метафоры, не высказал ни одной собственной мысли, он думает, как все; он являет собой, по сути дела, образец глупости, проистекающей от избытка здравого смысла».
Нет, пожалуй, писателя, которого автор этой книги ненавидел бы больше, чем Моратина, если не считать Ксенофонта. [2]А что ему сделал Ксенофонт?
Вот именно: что ему сделал Ксенофонт? Вопрос можно расширить: что ему сделали Моратин, испанская и французская литературы, что ему сделал сам испанский дух? Ведь первое требование, с полным основанием предъявляемое к любому автору, это требование уважения к своим читателям, с которыми он должен обращаться как подобает, а наш автор в своих писаниях временами настолько забывается, что это уважение к читателю оказывается у него весьма далеко от того уровня, на котором ему надлежит быть, и это непростительно. Читающая публика имеет перед всеми прочими неоспоримое преимущественное право знать, что говорится в шутку и что – всерьез, хотя, надо сказать, ее развлекает, когда кто-нибудь шутит с напускной серьезностью или, наоборот, говорит о серьезных вещах будто бы шутя, В книге встречаются места, где подозрительный читатель мог бы подумать, что автор как будто хочет заставить его воскликнуть: «Ну, это уж выходит за всякие рамки!.. Он собрался водить нас за нос!» Если такое намерение у автора и в самом деле было, с этим мириться нельзя.
Перечисленные выше и многие другие блуждания духа автора книги, которые мы обойдем молчанием, дабы не сделать наше суждение слишком громоздким, привели сеньора Унамуно к созданию опуса, что лежит перед нами, этого плода – скажем еще раз – печальных, прискорбных заблуждений.
Прежде всего заметьте, что образы нечетки, размыты, это куклы, которые автор водит по сцене, а говорит-то за них он сам.
Дон Авито заставляет нас пережить разочарование: уж кажется, все ведет к тому, что он сумеет ввести сына в рамки строгих правил, и вдруг мы обнаруживаем, что дон Авито – жалкий тупица, он забивает сыну голову книжной премудростью, но не в силах предотвратить его безрассудных поступков, он полностью доверяется дону Фульхенсио, не замечая, что тот лукавит, О Марине нечего и говорить: нашему автору не удаются женские образы, никогда не удавались.
Мы бы охотно проанализировали образ дона Фульхенсио – быть может, ключевой образ романа, – но автор сам раскрывает нам его, а заодно и многие другие вещи, которые лучше было бы оставить в тени, когда во время последней встречи с Аполодоро горе-философ говорит юноше о геростратстве.
О стиле сказать почти нечего. Заметим только, что он суховат и местами небрежен, а манера рассказывать в настоящем времени – не более чем грубый прием, который, как мы надеемся, большого числа сторонников но найдет.
И мы, разумеется, не можем здесь не отметить, что автор после всех своих разглагольствований в журналах и газетах о необходимости реформы, коренного преобразования кастильского языка, пишет на этом самом языке куда как примитивно и плоско; хорошим стилем он просто не владеет.
Если говорить начистоту, у него нет чувства языка, и это, вне всякого сомнения, обусловлено скудостью и нечеткостью его эстетических взглядов.
Он, похоже, считает язык простым орудием, единственная ценность которого – в его практической полезности; автору, как и некоему персонажу его романа, больше по душе алгебраические формулы.
Заметно его старание придать каждому слову один определенный и конкретный смысл, избежать какой бы то ни было синонимии; была бы речь точна, а уж звучит пускай как угодно. И отдадим ему справедливость, признав, что темные места в книге обусловлены отнюдь не ошибочным выбором слова или выражения, а консептистскими штучками и предосудительным стремлением говорить вещи далеко не общепринятые.
Источник: https://www.litmir.me/br/?b=195522&p=33
Мигель де Унамуно-и-Хуго
«Сервантес извлек Дон Кихота из души своего народа и из души всего Человечества и своей бессмертной книгой вернул эту душу своему народу и всему Человечеству. И с тех пор Дон Кихот и Санчо живут в душах читателей книги Сервантеса и даже в душах тех, кто никогда ее не читал».
Существуют книги, чтение и понимание которых требует не столько работы мысли, сколько акта личной воли. Одна из них — «Дон Кихот» Сервантеса, другая — «Житие Дон Кихота и Санчо» Унамуно.
Книги, в которых гораздо больше различий, чем общего, объединяет одно: они застыли в том кратком мгновении торжества истины, что существует «между двумя долгими промежутками времени, когда истину отвергают как парадокс и когда ею пренебрегают как тривиальностью».
Философ-идеалист Мигель де Унамуно всегда боролся против позитивистского ограниченного мышления и всегда знал, что борьбу эту проиграет – это и есть проявление подлинного кихотизма: совершать поступки (именно действовать, а не строить планы или придерживаться взглядов), которые обречены на неудачу и поражение, которые противоречат здравому смыслу и благоразумию и делают человека смешным и жалким в глаза окружающих, но иначе нельзя, человек чувствует, что обязан поступить именно так. И быть может, важнейшее достижение идеализма, и философии Унамуно в частности, при всех недостатках и заблуждениях, — это формирование поразительного представления о силе духовной деятельности человека, которая способна «одухотворить мёртвую материю».
«Постатейный» подробный комментарий Унамуно к роману Сервантеса вовсе не является попыткой литературного анализа, а представляет собой нечто совсем противоположное – интерпретацию жизни и поступков главных героев в абсолютном отрыве от художественного текста и автора.
Унамуно умышленно подчёркивает «ошибочность» существующих в Испании прочтений «Дон Кихота»: «вместо того, чтобы вникать в поэзию, то есть в то, что действительно вечно и универсально, мы обычно погружаемся в литературные особенности, в то, что является временным и частным».
«А может быть, мой дорогой дон Мигель, вовсе не я, а вы — вымышленный персонаж, которого нет в действительности… Может быть, вы всего лишь предлог для того, чтобы моя история стала известна миру», — вслед за Аугусто, героем «Тумана», мог бы сказать своему создателю и Дон Кихот.
И это идея – реальность существования Дон Кихота и Санчо – пожалуй, ключевая для мировоззрения испанского философа.
Дон Кихот для Унамуно не придуманный литературный герой, плод фантазии Сервантеса, а Явление; жизнь его и деяния — метафора человеческого пути, а смерть – образец достижения бессмертия. Поэтому объект «исследования» (вернее будет сказать «переживания») Унамуно не роман Сервантеса, а кихотизм как испанская национальная философия и пример подлинного существования личности.
Автор опирается в своём «переживании» на три идеи, назовём их аксиомами восприятия. Во-первых, для Унамуно и подлинных кихотистов Дон Кихот – лицо «куда более историческое и реальное, чем многое множество людей», включая сеньора Мигеля де Сервантеса Сааведра.
Затем, нужно всегда помнить, что Дон Кихот и Санчо Панса неразделимы, «Санчо для Дон Кихота то же, что хор для героя в античном театре» (мы могли бы сказать, как «идеальный зритель» для поэта, Унамуно скажет – как человечество для Христа).
И отсюда закономерно следует третья идея: Дон Кихот по Унамуно — «кастильский Христос», поэтому и жанр «исследования» такой — «Житие…» святых Дон Кихота и Санчо, и неоднократно в тексте проводятся параллели между судьбой Дон Кихота и Игнатия де Лойолы и их «общей сестры» Тересы Авильской.
Таким образом, для испанского религиозного философа «Дон Кихот» становится объектом не литературной критики, а философской концепции, сопровождающейся размышлениями о Вселенной, Боге, жизни, смерти и бессмертии.
В мире нужды и потребностей, где благородные и возвышенные стремления неуместны и даже опасны, Дон Кихот представляет собой аллегорию человека, который в противоположность другим «не занят только устроением своего личного блага, а стремится к объективной, идеальной цели, овладевшей его помыслами и волей».
Жажда славы, что заставляет его пуститься в странствия, в сущности, является «трагическим чувством жизни» и мыслью о смерти. Главный испанский роман — для кого-то забавный и смешной – Унамуно воспринимает как «самую печальную историю, которая когда-либо была написана», а в образе Странствующего рыцаря видит истинную душу человечества.
Кихотизм – это своего рода духовный бунт, безумие — спасение от ничтожества здравого смысла и удушающих сетей благоразумия, странствие – единственно возможный выход из мира остановившихся, примирившихся с жизнью людей, совершение «подвигов» — путь к бессмертию. «Впиши моё имя в этот холст, чтобы оно могло остаться в этом мире».
Источник: https://www.livelib.ru/author/996-migel-de-unamunoihugo
Мигель де Унамуно и его философия
Мигель де Унамуно испанским писателем, философом и общественным деятелем. Данный человеком ключевой фигурой ʼʼпоколения 98 годаʼʼ.
Колоссальное влияние на Унамуно оказало творчество и идеи Августина Блаженного, множества средневековьях мистиков, С. Кьеркегора и Б. Паскаля.
Жанровое многообразие
Жанровое многообразие в творчестве Унамуно концентрируется вокруг важнейшей проблемы личного бессмертия. Речь здесь идет об окончательнои̌ данности сознания человека: перед проблемой бессмертия рациональный скептицизм сближается с отчаянием чувств, вследствие чᴇᴦο возникает ʼʼтрагическое чувство жизниʼʼ — ϶то необходимая основа существования человечества.
Эᴛο понятие внедряет в себе специфическое ощущение конечности человеческого бытия.
Унамуно рассматривает идею Бога, как проекциальную основу фундаментальнои̌ потребности бытия на гарант собственного бессмертия.
У писателя возродилось определенное желание и стремление к ʼʼкихотизмуʼʼ. Эᴛο напрямую связано с он непоколебимо сохранял веру в бессмертие и не переставал сомневаться в истине религиозных догм. Он восхвалял борьбу во имя неосуществимого идеала, которая простого разума казалась безумнои̌.
Философская проблема
Важнейшей философской проблемой Унамуно была духовная жизнь личности. Посредством сосредоточения на стремлении разрешения противоречий бесконечного и конечного возникает жажда к личному бессмертию, которая противоречит рационалистической уверенности в отношении конечности сущего.
Следует заметить, что именно Унамуно ввел понятие ʼʼагонииʼʼ.
Понятие 1
Агония – ϶то особое трагическое восприятие жизни, ĸᴏᴛᴏᴩᴏᴇ вызвано непримиримым дуализмом бинарнои̌ оппозиции веры и разума.
Дополнительный материал 3
Унамуно полагался на личный, ʼʼэкзистенциальныйʼʼ характер философской истины и рационального идеала, утверждал противоречия духовного и научного процесса, полагал, что возрождение личности (ʼʼгероическое безумиеʼʼ, ʼʼкихотизмʼʼ) единственнои̌ возможностью выхода ᴎɜ тупика современӊοго мира.
Источник: http://referatwork.ru/info-lections-55/gum/view/26711_migel_de_unamuno_i_ego_filosofiya
Загрузка...
